Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года - Лев Александрович Данилкин

большую крольчиху. А Алексей Иванович играл на гармони” [20]. По словам Т. Д. Филатовой, Гагарины могли себе позволить и еще более роскошное меню: “Мы держали большое хозяйство: корову, поросят, кроликов, кур. Молоко продавали, излишки из сада и огорода дарили, урожаи были хорошие, мы не нуждались. По большим праздникам бабушка Анна Тимофеевна запекала свиной окорок в ржаном тесте. К свадьбе Юры и Вали забили кабанчика, сварили холодец, приготовили домашние колбасы” [21].

Однако ж и в Гжатске молодые люди пробыли всего ничего – лейтенанту Гагарину надо было ехать на Север, в полк, а студентке Гагариной – возвращаться в Оренбург, в медучилище. Расставались они – почти на девять месяцев – в Москве, на Казанском вокзале, откуда уходили поезда на юго-восток. Последние слова перед расставанием? “Не грусти, Валюта” [1].

Глава 6. Лапландия

Тот, кто захочет описать службу Гагарина в Заполярье, столкнется с той же трудностью, что летающие в тех местах истребители: отсутствие ориентиров, слишком однообразный ландшафт, не за что зацепиться глазу. Одинаковые озера, одинаковые сопки, одинаковая тундра; зимой просто все белое, море и берег сливаются; опытный авиатор может летать здесь по приборам – а вот на какие стрелки смотреть биографу?

Не то чтобы среди гарнизонных сослуживцев по 769 ИАП 122 ИАД ВВС СФ не оказалось ни одного сколько-нибудь ответственного мемуариста, позаботившегося о будущих авторах серии “ЖЗЛ”. Кое-кто проявил сознательность; однако все доступные свидетельства (есть и недоступные: наверняка у вдовы, В. И. Гагариной, хранятся письма, которых должно быть очень много – они ведь только что поженились и тут же расстались на девять месяцев; логика подсказывает, что Юрий писал Валентине каждый день) крайне пресны – словно холод и тьма вызывали не только депрессию и авитаминоз, но еще и атрофию памяти и неспособность к творчеству. Приехал, стоически переносил погодные условия, летал хорошо, потом уехал; мемуаристы оживляются, лишь когда речь заходит о разнообразии плодово-ягодного ассортимента в тамошних лесах и рыбного – в водоемах.

Заполнить эту лакуну в хронике гагаринской жизни цитатами из никоим образом не противоречащих друг другу рассказчиков означало бы погубить эту книгу на корню; простой список сослуживцев с инициалами и указанием должностей выглядел бы более увлекательным.

Первое, что вызывает вопросы, – причина: почему все-таки после окончания Оренбургского летного училища Гагарин выбирает в качестве места службы чудовищно некомфортную Арктику – а не Оренбург и не Украину, которую ему вроде бы тоже предлагали. Официальный ответ на вопрос: “Потому что там всегда трудно” (более развернутая версия: “чувствовал себя сыном могучего комсомольского племени и не считал себя вправе искать тихих гаваней и бросать якорь у первой пристани”).

Сейчас, когда наиболее естественной моделью для жизнестроительства представляется консюмеристская, выбор этот кажется непостижимым. Между тем следует осознать, что и официальная, и массовая культура навязывала людям тогдашней эпохи совсем другой стереотип. Стать полярным летчиком означало выбрать очень престижную социальную практику; круче было работать разве что летчиком-испытателем. Не просто летчик – а Полярный Летчик. Может летать зимой, ночью, в пургу, исключительно по приборам; и никогда не сдается. Как Саня – “Бороться и искать, найти и не сдаваться” – Григорьев в “Двух капитанах”. Каверинский роман, кстати, вышел, когда Гагарин был еще подростком, а вот экранизация – в 1955 году, как раз примерно в тот момент, когда он совершает первые свои полеты. Таким образом, “неофициальный” ответ не так уж отличается от официального: романтика; даже если нет войны – это не значит, что нет места подвигу; летать – так там, где сложнее всего.

Гагарин поехал служить туда из Оренбурга не один, а еще с несколькими приятелями-выпускниками – Дергуновым, Злобиным, Репиным, Дорониным, Ильиным и Киселевым; и даже если в их выборе, помимо желания научиться летать в самых сложных условиях, было еще и желание получать “северную надбавку” к жалованью и побыстрее сделать карьеру в условиях, максимально приближенных к боевым (рядом граница с Норвегией, базы НАТО, американцы нарушают воздушное пространство – есть возможность отличиться), – в этом нет ничего криминального.

По существу, Гагарин провел два года в Лапландии; да-да, примерно оттуда – если верить рекламе кока-колы – каждый год вывозит на оленьих упряжках мешки с подарками Санта-Клаус. Места были сначала лопарские, однако колонизированные русскими монахами еще в XVI веке. Это была территория идеальная для того, чтобы основать там какой-нибудь монастырь (его и основали – Свято-Троицкий Трифоно-Печенгский, самый северный православный монастырь), ну или на худой конец разместить там пограничный авиаполк.

В 1920 году по Тартускому договору российская часть Лапландии была передана Финляндии – и четверть века, до 1944-го, здесь не было русских. Во время войны тут хозяйничали немцы – которые сделали эти места своим северным плацдармом, построили аэродром – и летали с него бомбить Мурманск. В 1941–1942 годах тут шли тяжелейшие бои и на земле, и в воздухе. Одно из мемориальных мест называется Долина Смерти; о боях здесь в гагаринские времена ходило много историй – про то, как один советский летчик протаранил “мессершмитт”, оба поврежденных самолета сели на лед озера – и затем русский летчик дрался с двумя немецкими, убил их и с обмороженными ногами шесть дней полз к своим; выжил – и воевал дальше. Про то, как другой летчик выпрыгнул из горящего самолета без парашюта, упал с трехкилометровой (!) высоты – и тоже остался жив: удачно упал в сугроб. Все это были не абстрактные персонажи военной мифологии, а живые люди, офицеры, которые, выбравшись из этих своих сугробов и отряхнув снег, стали учить искусству войны новое поколение летчиков, Гагарина в частности.

Луостари – поселок на северо-востоке от Мурманска, в 13 километрах от норвежской границы и в 30 от финской. Бывший оплот православия, превратившийся в северный форпост СССР. Что значит это “на северо-востоке от Мурманска”? Значит, что очень далеко, и не то что жить, а даже добраться туда было непросто. Поезд Москва – Мурманск. Декабрь: “Мурманск встретил его сильным ветром и метелью. Маленькие деревянные дома, очень скользкие деревянные тротуары и только на «пяти углах» были видны многоэтажки. Получив в штабе авиации направление в далекий военный городок, Юра поехал в Печенгу. Железная дорога была проложена по болоту, и поезд шел очень медленно. Часто проверяли пограничники. За окном мелькали заснеженные сопки, карликовые березки, вцепившиеся корнями в громадные камни. В Печенге его встретили на машине, и снова дорога – уже до места службы” [8].

При аэродроме размещались три полка морской авиации, два боевых, один учебный, в котором осваивались новички, а затем их переводили в боевой полк. Летать было сложно – слишком мало ориентиров (главный – Генеральская сопка рядом с поселком; раньше она называлась Спасительной, потому что якобы Трифон Печенгский скрывался в ее пещерах от язычников-лопарей; а Генеральская – потому что там погиб летчик, Герой Советского Союза Алексей Генералов). “Местность вокруг аэродрома гористая, и